Законопроект депутата Александра Ремезкова (читай — Следственного комитета РФ) о возвращении объективной истины в уголовный процесс вызвал богатую дискуссию в обществе. Непрофессионалы возмущались, что презумпция невиновности называлась в проекте «юридической фикцией», а философы права смахивали пыль с понятия «объективная истина». СК утверждал, что постановка перед судьей задачи искать истину повысит справедливость уголовного процесса.
Нельзя не заметить, что в своих объяснениях) ведомство Бастрыкина использует аргументы морали, истории и этики права (возврат традиции дореволюционного и советского процесса; достижение справедливости per se) и не оценивает последствий возврата объективной истины для правоприменителей. СК выражает надежду, что необходимость искать объективную истину превратит следователя из «преследователя» в «исследователя», а обвинительный уклон исчезнет.
Эти чаяния выглядят наивно с позиций академической науки. Символично, что законопроект внесен ровно 15 лет спустя после зарождения традиции формального сравнения состязательного и инквизиционного процессов. Они различаются в подходах к установлению истины и вынесению справедливого решения. В состязательном процессе судья выступает арбитром в споре сторон, взвешивая показанные ему аргументы и принимая решение в чью-либо пользу. В инквизиционном процессе судья — это активный, беспристрастный участник процесса поиска доказательств, его цель — установление истины.
В 1999 г. экономисты Матиас Деватрипон и Жан Тироль опубликовали ставшую классической статью «Адвокаты» (Mathias Dewatripont, Jean Tirole. Advocates). В ней они сравнили процесс, где доказательства «за» и «против» собирает беспристрастное лицо, с процессом, где есть обвинение и защита, ищущие противоположные доказательства. Оказывается, что в модели, где получение доказательств затратно и их не cфальсифицировать, нельзя построить такую систему стимулов, чтобы заставить беспристрастное лицо найти объективную истину. Только в процессе с конфликтующими сторонами возможно обнаружить полный набор доказательств «за» и «против».
Столь сильный результат вызвал шквал исследований, проверяющих его в более близких к реальности предположениях.
Исследования упрочили наше понимание преимуществ и недостатков состязательности и позволили в 2011 г. сформулировать невозможную трилемму судьи-инквизитора (Keisuke Nakao, Masatoshi Tsumagari. The Inquisitor Judge’s Trilemma). Судья, перед которым стоит задача установить объективную истину, напоминает шахматиста, который играет сам с собой, а потом еще и принимает решение о том, кто победил — белые или черные. В условиях, когда ему или ей приходится затрачивать усилия на получение доказательств вины и невиновности, а потом еще и быть беспристрастным арбитром, логично ожидать оптимизации усилий. Формально показано, что итогом этой оптимизации будет рассмотрение судьей лишь выборочных доказательств. Теория говорит, что, заставив судью искать объективную истину, мы не сможем построить систему стимулов для претворения этого намерения в жизнь.
Конечно, в реальности помимо суда существуют обвинение и защита, что делает процедуру смешанной. Теоретическая невозможность из чистой модели сочетается со сложной конфигурацией правоприменителей, от оперативника на земле до судьи, каждый из которых рационален и оптимизирует свои действия. В российском уголовном процессе, предложенном СК, невозможную трилемму судьи получит еще и следователь, остающийся при этом стороной обвинения. Процессуально не ясно, как должна быть разрешена эта проблема, разве что доведением логики наличия беспристрастного искателя доказательств до конца — и переводом всех следователей в судьи. Тем самым российский следователь вернется к историческому прародителю — следственному судье. Но, как показали исследования, даже приблизив реальность к теоретической инквизиционной модели, мы приближаем ее к модели заведомо проигрышной.
Отдельным аргументом СК в юридических спорах является забота о макроэкономическом развитии страны. Именно СК призывает контролировать капитальные операции для улучшения инвестиционного климата, не обосновывая это какими-либо экономическими моделями или хотя бы объяснением, как именно контроль средствами уголовного закона повлияет на капитальный счет платежного баланса (см. статью «Следственный комитет ужесточает борьбу с налоговыми схемами», «Ведомости» от 11.09.2013). Однако в случае со сравнением моделей уголовного процесса макроэкономические аргументы действительно есть. Батист Массено измерил тип процедуры для 104 стран и показал, что переход от состязательной к инквизиторской процедуре связан с 20-30%-ным снижением финансового развития страны (Baptiste Massenot. Financial Development in Adversarial and Inquisitorial Legal Systems). Поскольку состязательность обеспечивает сбор полных доказательств, конфликты в стране разрешаются более справедливо, что снижает риски инвесторов, увеличивает финансовую глубину и улучшает инвестиционный климат. В иной юрисдикции можно было бы возразить, что типы судебного производства в гражданской и уголовной сферах различаются и смена типа уголовного процесса не должна влиять на инвестиционный климат, где главным будет процесс гражданский. Но в России уголовное право занимает почетное место среди первых инструментов регулирования экономической деятельности, а после утраты арбитражного противовеса может выйти и в окончательные лидеры.
Автор — научный сотрудник Института проблем правоприменения при Европейском университете в Санкт-Петербурге
